Язык и война

Политолог Руслан Айсин утверждает, что язык имеет политическую субъектность. Именно поэтому, на его взгляд, российские власти так активно “взялись” за языки нерусских народов России.

Война связана с языком больше, чем мы думаем. Она выступает политическим субъектом. Да, именно так. Это не просто филология. Тот, кто имеет язык, “имеет” мир, писал немецкий философ Ханс Георг Гадамер. И прав. А мир строится как политическая система. Поэтому неудивительно, что в России национальные языки стали камнем политического преткновения, символом борьбы, против которого выступила власть.

Формально в 2014 году Москва ополчилась на Украину из-за языка. Мы отчетливо понимаем, что это было лишь предлогом. Но сам факт того, что язык встал в центр межгосударственного, а сейчас шире — межцивилизационного противостояния, говорит о многом.

Любая риторика имеет то самое речевое слагание. Россия, обвиняющая не только Украину, но и вообще всех своих оппонентов в притеснении русского языка, сама же от него отказалась. Она вещает языком вражды и ненависти. Достаточно послушать как военнослужащие российской армии общаются со своими матерями, женами, знакомыми! Там языка нет, есть обсценная лексика. “Притесненный русский язык” в Украине хотели заменить этим покровительственным под дулом орудий “культурным” феноменом?

Эта какая-то порочная практика Москвы бороться с национальными языками. В 2017 году Владимир Путин дал отмашку, чтобы изъять национальные языки из системы образования. До этого сама национальная система была по сути демонтирована. Почему так случилось?

Уж точно не потому, что в школах что-то там не так с часами преподавания и наличием неправильной методики. Эти вопросы определенно вторичны и подчинены другой цели. Власть мыслит категориями политическими. Язык — однозначно внеонтологическая сущность, создающая мировоззренческую вселенную. Обладание дискурсом, а по сути терминологическим-языковым аппаратом, и есть власть. Чуть ниже уровнем идёт “контроль”. Но здесь вопрос конкретно о власти, как всеохватном поле, включающем в себя понимание (знание), идеологию, литературу и шире — культуру.

Язык важен как распаковщик смыслов. А по Аристотелю, человек — политическое существо. Политика — это вопрос выстраивания коммуникации между людьми и подлинным, смысловым. Только язык сшивает людей в цельную общность.

Англо-саксонский мир в основе своей строится на принятии политической модели и английском языке, который формирует интеллектуальное и умопостигаемое поле. То же в отношении арабского, персидского, французского, испанского миров.

Из объекта, то есть из фактора на который воздействуют, языковая проблематика породила субъект, то есть того, кто сам оказывает влияние. Мы тут недаром пытаемся расширить концептуальное понимание этой проблемы, потому что очевидно она перехлестывает за границы политического или филологического аспектов. Язык — это сфера особой экзистенции, которая сама выступает очагом смыслового горения. Скорее всего, это вещь иррациональная, потому как она напрямую связана с принципом мышления и мысли, а над этими сущностями, точнее, над разгадкой их феномена бьются мыслители самого высокого калибра не одно столетие. Поэтому Кремль и его многочисленный экспертный двор и не смогли спрогнозировать последствий языкового кризиса в 2017 году, который породил волну негодования в толще национальной интеллигенции. Одно дело ущемлять социальные права, выплачивать мизерные пенсии и зарплаты, совсем другое — вторгаться в заповедный центр духовной жизни и устанавливать там свои порядки.

Историческая память не уходит, она живет в языковых конструкциях, ментальном ощущении, определённом типе реакции на то или иное событие, в высокой потенции к организованному деланию, проектности. Вне языка нет понимания. Он даёт мировоззренческую оптику.

В 1870 году министр просвещения Толстой писал на имя императора Александра II: “Татары-магометане, населяющие губернию Казанского учебного округа , составляют племя, фанатизируемое многочисленным духовенством, богатое мечетями и магометанскими школами и крепкое в своей вере. Поэтому обрусение татар-магометан может быть ведено лишь путем распространения русского языка и образования, с устранением всех таких мер, которые могли бы породить в этом, по природе подозрительном, племени опасение в посягательстве правительства на отклонение детей от их веры”.

Прошло 150 лет — а в корне своем политика-то не изменилась! Страдал не только татарский язык, как инструмент “магометан”. В 1839 году император Николай I, отец Александра II, запретил Библии и богослужение на белорусском языке. Сегодня национальные языки — стали гласом политического протеста. В Украине — українська мова, в Беларуси — белорусская мова, в Российской Федерации — все национальные языки без исключения.

После революции 1789 года усвоение французского языка являлось одним из условий полноправного французского гражданства, а значит и принадлежности к французской нации. А уже Столетняя война послужила причиной зарождения подлинного национального чувства у англичан. Она привела к отказу от французского языка (элита говорила на нем), поскольку он стал языком противника. Он был заменён языком народа — английским. Дальше Шекспир дело довершил, олитературив его.

Поэтому к родным языкам надо относиться не столько как к культурному наследию (для меня этот параметр вообще периферийный), а сколько как к политическому инструментарию и мировоззренческому фактору. Наш язык — это часть нас самих, нашего внутреннего и внешнего достоинства. Именно с ними ведет свою борьбу российская власть, не понимая, что разрушает прежде всего свой моральный, нравственный и политический фундамент.

РУСЛАН АЙСИН

Идел-реалии